Татьяна Толстая: Странное место ВДНХ

• Опубликовал Нинель Тушнова 14 сентября 2014 г. - #Толстая  #ВДНХ  - 3 303 просмотра

  Странное место ВДНХ - не застывшее во времени, не выпавшее из него, а как-то зависшее, застрявшее между его пластами (если, конечно, пользоваться этой расхожей метафорой, предполагающей, что у времени есть какие-то "пласты", будто коржи у торта).

  Широченные, прекрасно заасфальтированные тропинки, дорожки и дороги. Просто эх, как заасфальтированные. Много. Площадь их совершенно не соответствуют плотности населения на 1 кв. км пространства: один километр - один монгол. Обширные, прекрасно ухоженные цветники, один так вообще раскладкой цветов изображает Инь-Ян, непонятно с какого глузду, тем более, что это рядом с детской площадкой, тоже необыкновенно свеженькой, чистенькой и ухоженной; мягкий асфальт, все дела. Безжизненный уголок чудного парка, кстати; ни одного ребенка в радиусе трехсот метров, да и за пределами трехсот - ни одного; только вон там, вдали, бредет монгол с женой, осваивая свои два кв. км на семью.

  Прекрасно функционирующие фонтаны, что «Дружба Более Не Существующих Народов», что «Каменный Цветок». Ничего не заржавело, воды бьют ровно, от них веет прохладой; монгол, держа жену за руку, сидит на прекрасной скамейке и блаженно слушает шорох вод. Скамейка, повторю, какая надо: функционально изогнутая под изгиб вашего позвоночника и попы, белая и чистая; торцы блестят правильной черной краской. При виде такой скамейки хочется стать пенсионером, сидеть в белой панамке или шляпе с дырочками, в мутных очках для чтения, с дужкой, примотанной синей изолентой, потому что винтик выпал, а где же новый возьмешь, куда все мастерские делись, вот раньше был Дом Быта, а сейчас не пойми что, и дерут втридорога; сидеть, говорю, удобно выставив больные ноги на дорожку; всем места хватит, могут у нас, если захотят.

  Солнце светит и слепит, золотые девы не сразу понятной республиканской принадлежности вечно протягивают прохожим цветы и снопы. Павильоны, где некогда бурлила жизнь, темны и пусты. Нет ни выставки, ни достижений. Ни села, ни хозяйства.

  Где бодрый серп гулял и падал колос,
  Теперь уж пусто все — простор везде, —
  Лишь паутины тонкий волос
  Блестит на праздной борозде.

  Мы с М. обогнали медленно бредущего монгола – за руку с женой – и подошли к расположившемуся посреди просторной дорожки торговцу водой.
  - Две воды, пожалуйста… Ой, а похолоднее нету?
  - Так холодильник же не работает, - отвечал торговец.
  - Только у вас? Или у всех?
  - Не знаю. Я выключил.
  - Зачем?!
  - Так народ же жалуется: зачем, говорят, холодная такая.

  Мы поставили свои теплые бутылки на прилавок и быстро-быстро отошли от странного торговца. Захотелось что-нибудь съесть – что-нибудь хорошее, из детства. Отошедший навсегда в прошлое бублик. Или даже вредный пончик с сахарной пудрой. В Ленинграде он назывался пышкой. На Большом проспекте Петроградской стороны была пышечная, и, возвращаясь из школы, мы останавливались и смотрели через витрину, как пышки плывут на конвейере, потом смахиваются металлической лопаткой в чан с кипящим маслом и выплывают с другой стороны уже румяными, пухлыми, такими перед которыми ну невозможно устоять.

  А сахарной пудрой их присыплет продавец уже в кульке. Он сыплет, а ты мысленно подсказываешь ему: больше, больше сыпь… И есть их надо сразу, по пути домой, на улице. Потому что когда принесешь домой, все это будет уже не то. Жар уйдет, и плохой, переваренный жир, плохой, дешевый вкус теста проступят через свалявшуюся пудру. А и все в жизни так. Когда жар уходит.

  Но ни пышек, ни бубликов уже больше печь не умеют, есть только дэниши, бейгелы, маффины, плохо понятая пицца, или вот – предложили нам в тени деревьев, в одном ларьке корейскую булочку Пян Се.

  Не хочу булочку Пян Се! Хочу прежнего, хочу былого, хочу духовые оркестры в ракушках летних эстрад и девушек в крепдешинах и босоножках с носочками! Хочу павильон «Кролиководство». «Молодняк крупного рогатого скота» страстно хочу. Мне надо, чтобы хрюкали поросята, чтобы веяло сливками из павильона «Мороженое». «Главхлеб» чтобы пёк и тут же и продавал и выставлял. Чтобы весь процесс замешивания, расстойки и выпекания, все кружение батонов по конвейеру, все всплывание бубличного теста в прозрачных чанах можно было видеть через стеклянную стенку, а на улице чтобы валил снег хлопьями, а я чтобы смотрела, открыв рот, такая в валенках с галошами, с лопаткой в руке, с варежками на резинке!

  Мы с М. заглянули через щелочку в один пустующий павильон, в другой. Тут мы заметили плакат, что идите сюда, тут выставка. 
  - Что за выставка? – спросили мы.
  - Выставка сорняков! – с удовольствием отвечала веселая молодая охранница.
  - О, это то, что нам надо!

  Огромное фойе, огромный зал. В зале по углам лежало сено брикетами, а на стеклянных столах были расположены огромные, исполинского размера букеты высохшего до трухи и уже, видимо, не опасного борщевика. Дальше в ведрах стояла выращенная крапива. На отдельных прилавках были разложены агломераты голубиного помета, размером с футбольные мячи. Тут у нас начало зарождаться подозрение, что это не выставка, а художественный проект. Возможно даже с каким-то смутным общественно-политическим подтекстом и протестом. Типа вот вам, сатрапы! – вот вам ваше сраное сельское, ха-ха, хозяйство!

  Но охранница ничего объяснить не сумела, а экскурсоводша отошла куда-то за булочками Пян Се. Изучив по просьбе охранницы аппарат, в котором черви ели банановые шкурки и в результате их жизнедеятельности снизу аппарата капала черная жижа, мы двинулись к выходу.

  - А фильм! Фильм хотите посмотреть? - закричала она.

  Почему не посмотреть фильм в Павильоне Сорняков в этот пустой, будний осенний день? Мы сели на неудобную, как это всегда бывает в таких местах, скамью без спинки. Тут веяло авангардом, тут о наших позвоночниках и попах никто не хотел заботиться. Проектор застрекотал.

  Рассказываю. На экране неприятная молодая девушка долго, в режиме реального времени выбирает в магазине дорогую еду. Дыня, хамон, лосось, сыр рокфор. Потом она в режиме реального времени входит в свою квартиру, переодевается, закалывает волосы, раскладывает продукты. Ее уже хочется убить – не знаю, задумано ли это создателями фильма. Потом она, в режиме реального времени, моет то, что надо вымыть, режет то, что надо нарезать, раскладывает на блюде красивые закуски: заворачивает дыню в хамон и все такое. Варит креветки. Раскладывает их на другом блюде, креветки в середину, рукколу – венком вокруг. Потом – на третьем блюде – располагает мороженое эдакими наскребанными полосами, делает из него сугроб и присыпает его сверху вишней, что ли. А сама все это время лакает красное вино. Потом – всё в режиме реального времени – распускает волосы, красит глаза и рот, ну вот это всё; мы должны понимать, что сейчас придет на любовное свиданье мужик, и она будет его кормить.

  После чего она выносит все три блюда на улицу, ставит их к мусорным бакам и уходит. Из-под баков вылезают крысы и в режиме реального времени все это съедают. Мы с М. граждане стойкие, крыс не боимся, а вот современное искусство, если это было оно – а это, судя по всему, было оно – крепко не любим.

  - Ну что, вы поняли что-нибудь? – радостно закричала охранница, когда мы вышли из темного зала, щурясь на свет.
  - Нет.
  - Вот и я не могу понять! Но что-нибудь, наверно, это значит! – охранница была девушка оптимистическая, жизнью еще не съеденная.
  - Поверьте! – сказали мы. – Это не значит ничего! Не расстраивайтесь!

  И пошли себе на воздух, и этот осенний, еще теплый, сладостный воздух, этот пустынный прозрачный пейзаж с далеким, бредущим куда-то монголом, эти заколоченные дворцы непонятного смысла и назначения – все это было как непрочитанный, инопланетный художественный жест.

   

  Татьяна Толстая

  Источник: https://www.facebook.com/TatyanaTolstaya/posts/10152647888153076:0