Она должна была в полной мере испытать этот позор, это надругательство, что ее имеет какой-то унтер-офицер КГБ с харей педофила, троечник-юрист, жалкое, злопамятное, беспринципное, вечно врущее мурло с глазами тухлой селёдки.
Она должна вытерпеть это унижение, которое пытается оправдать мнимым удовольствием от такого бесстыдного соития: он имеет её палкой Московской колбасы, обернутой в георгиевскую ленточку вместо презерватива.
Жаль ее, поруганную и избитую, вывалянную в грязи и деградировавшую от стекломоя и боярышника, от самоварного золота попов-сексотов и оголтелого патриотизма, который ей затянули шнурками на шее сурковские подонки.
Она страшно стонет, как ей кажется, от удовольствия, а на самом деле — от боли. Больная, немытая, беззубая родина, всеми проданная и пропитая, на истертом хребте которой сидят коровьи слепни бессрочного правителя.
Её, бедную, сдают почасовую в борделе китайцам, ей заставляют раздвигать ноги перед Азией и Кавказом, а протянутую Европой руку с куском хлеба она кусает, глупая, науськанная хозяином, что держит ее на привязи.
Она больна православным сифилисом и великодержавной гонореей, жалкая, несчастная, избитая и истерзанная, она в героиновом чаду и алкогольном угаре бредит о каком-то имперском величии, не понимая, что конец ее близок, что жить ей осталось совсем недолго.
Это печально, но таков ее путь, она сама его выбрала, горемычная; эту чертову стезю – и пусть дойдет теперь уж до самого конца, пусть в смерти найдет себе успокоение. Чтобы потом возродиться, быть может, в ином уже виде, или ничем не возродиться – выжженной пустыней, в которой и ковыль не растет. Все может быть – после того что она позволила с собой сделать этому упырю...
Комментарии