Ева Меркачева. Фургал сильно сдал в камере, а главный свидетель по нему замкнулся глухо...

• Опубликовал Ева Меркачёва 3 августа 2020 г. - 3 462 просмотра

  

  С момента ареста экс-губернатора Хабаровского края Сергея Фургала ему не передали ни одного письма – даже от родных. И его письма, и телеграммы родным тоже не были отосланы. Следователи лишь с недавних пор стали полностью цензурировать письма подследственного (до этого цензор СИЗО отправлял им корреспонденцию арестанта в крайних случаях – если там увидел угрозы, шифровки, гостайну).

  В пятницу, 31 июля, Фургала вывезли на суд, после чего близкие заявили: с ним что-то неладно. Из бодрого и полного оптимизма человека он превратился в измученного страдальца и даже как-то резко постарел. Почему-то отказался от адвоката, которого нанял его сын.

  «Его наверняка травят!» – стали писать одни в Общественную наблюдательную комиссию (ОНК). «Может, его пытают?» – предположили другие. За сутки ОНК получила рекордное число заявлений от самых разных людей – от родственников заключенного до незнакомых ему сочувствующих. Все, замечу, с указанием фамилий и адресов. Никогда еще в истории ОНК подобного не было.

  А еще люди писали мне как члену ОНК Москвы: «Вы единственная ниточка, связывающая с ним, позволяющая узнать, жив ли он вообще».

  И вот мы в «Лефортово». Это наша четвертая встреча в СИЗО с Фургалом – и самая грустная. Сразу оговорюсь: он жив и здоров. Обычно бодрый, веселый, на этот раз Фургал выглядел сильно подавленным. И видно было, что он устал. Но от чего?

  – Я в полном вакууме, – начинает Фургал. – В глухой изоляции. Письма запрещены, звонки запрещены, свидания запрещены, адвокат не может пробиться ко мне.

  – Вы до сих пор не получили ни одно письма?

  – Я же не буду вас обманывать. Пусть бы следователь хоть десять раз перечитал письмо от жены и сына, пусть бы вычеркнул все, что посчитал лишним, но отдал бы мне их! Он ничего не отдаёт. Я не могу этого понять. И ни одно мое письмо по-прежнему не ушло. Я лишен любого контакта с семьей. Я не могу видеть адвоката. Следователь не оставляет меня с ним наедине даже на пять минут, так что я не могу у него ничего спросить, не могу посоветоваться. В СИЗО защитник не может пройти – очередь. Я лишен права на защиту. В камеру мне приносят только избранные номера газет, где нет ничего про Хабаровск. Я два года руководил краем, почему я не могу знать, как он живет? Меня тотально изолировали. А я судом еще не признан виновным.

  – Те, кто обратились в ОНК, просили, чтобы мы узнали: нет ли синяков, следов незаконных медицинских манипуляций?

  «Это не относится к условиям содержания», – вдруг прокричал сотрудник изолятора, чем изумил нас всех.

  – Нет, меня не били. Мы живем в другие времена, есть гораздо более тонкие способы воздействия. Если бы я появился с фингалом, то было бы много вопросов и много бумажек пришлось бы писать всем...

  – С сокамерником лучше, чем одному?

  – Однозначно. В неволе появился излишек свободного времени. И может быть, сейчас внутри я свободнее, чем когда-либо был... Я на самом деле сам переживаю за другого человека, который находится здесь. Ему еще хуже (имеется в виду, судя по всему, Николай Мистрюков, которого считают сообщником Фургала по делу об убийстве и который дал на него главные показания).

  – Вы очень грустный, и непривычно вас таким видеть…

  – Сны снятся, как я возвращаюсь в Хабаровский край и как меня встречают там. Я же вернусь когда-нибудь. Я рад, что был губернатором именно этого региона, даже несмотря на то, что произошло... Приходите почаще, вы единственное связующее звено.

  – Давайте договоримся, что, если вы не выйдете к нам однажды, отказавшись от общения с ОНК, мы будем бить тревогу.

  – Договорились...

   

  А Мистрюков, к слову, снова отказался выйти к членам ОНК. При этом нам остается только верить словам сотрудников, что он в порядке. Нам его не показывают, как и записи его отказов от общения с нами, якобы зафиксированные видеорегистратором.